Неточные совпадения
Внутренний мир ее разрушен, ее уверили, что ее сын — сын
божий, что она — богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с магнетическим ясновидением, она будто говорит: «Возьмите его, он не мой». Но в то же время прижимает его к себе так, что если б можно, она убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына. И все это оттого, что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим богам женского пола.
Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по мукам земным, как она увещевала разбойницу «князь-барыню» Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-Козле и
божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях
матери разбойника; сказок, былей и стихов она знала бесчисленно много.
— Исусе Христе, сыне
божий, буди милостив ко мне, грешнице,
матери твоея ради…
Он теряет веру после смерти горячо любимой
матери, его возмущает духовно низменный характер жизни православного духовенства, из которого он вышел, он не может примирить веры в Бога и Промысел
Божий с существованием зла и несправедливых страданий.
Поутру, когда я выполз из тюрьмы на свет
божий, я несколько ободрился и успокоился; к тому же и
мать почувствовала себя покрепче, попривыкла к дороге, и мороз стал полегче.
Ловкий такой тогда исправник был, смелый, молодой, сейчас к этому гарнизонному командиру: «Едем, говорит, неприятеля усмирять»; а тот испугался,
матерь божья.
Я,
матерь божья, так за барина остервенился, выхватил у солдата одного ружье, побежал тоже на неприятеля, и вот согрешил грешный: бабенка тут одна попалась, ругается тоже, — так ее в ногу пырнул штыком, что завертелась даже, и пошли мы, братец, после того по избам бесчинствовать.
Потом осень, разделка им начнется: они все свои прогулы и нераденье уж и забыли, и давай только ему денег больше и помни его услуги; и тут я, — может быть, вы не поверите, — а я вот,
матерь божья, кажинный год после того болен бываю; и не то, чтобы мне денег жаль, — прах их дери, я не жаден на деньги, — а то, что никакой справедливости ни в ком из псов их не встретишь!
Раза два,
матерь божья, на сеновале места присматривал, чтобы удавиться, а тут, прах дери, на мельницу меня еще с мешками вздумали послать, и жил тоже в монастыре мужичонко один, — по решению присутственного места.
— Нет, я один. Mademoiselle Полина сюда переехала.
Мать ее умерла. Она думает здесь постоянно поселиться, и я уж кстати приехал проводить ее, — отвечал рассеянно князь и приостановился немного в раздумье. — Не свободны ли вы сегодня? — вдруг начал он, обращаясь к Калиновичу. — Не хотите ли со мною отобедать в кабачке, а после съездим к mademoiselle Полине. Она живет на даче за Петергофом — прелестнейшее местоположение, какое когда-либо создавалось в
божьем мире.
— Что? спряталась! — промолвила
мать, — видно, совестно на свет
божий смотреть!
Так, глядя на зелень, на небо, на весь
божий мир, Максим пел о горемычной своей доле, о золотой волюшке, о
матери сырой дуброве. Он приказывал коню нести себя в чужедальнюю сторону, что без ветру сушит, без морозу знобит. Он поручал ветру отдать поклон
матери. Он начинал с первого предмета, попадавшегося на глаза, и высказывал все, что приходило ему на ум; но голос говорил более слов, а если бы кто услышал эту песню, запала б она тому в душу и часто, в минуту грусти, приходила бы на память…
— Расступись же подо мной,
мать сыра-земля! — простонала она, — не жилица я на белом свете! Наложу на себя руки, изведу себя отравой! Не переживу тебя, Никита Романыч! Я люблю тебя боле жизни, боле свету
божьего, я никого, кроме тебя, не люблю и любить не буду!
— Разве так было? Божья-то
матерь родилась долго спустя после потопа.
— А, господи!
матерь божья! — взвизгнула вдруг в испуге Анна и схватила за руку Матвея.
Ты,
мать божья́,
Ты подай дождя!
На просо да на рожь
Поливай как хошь!
— Нет, — сказала она, отталкивая руку запорожца, — нет!.. покойная
мать моя завещала мне возлагать всю надежду на господа, а ты — колдун; языком твоим говорит враг
божий, враг истины. Отойди, оставь меня, соблазнитель, — я не верю тебе! А если б и верила, то что мне в этой радости, за которую не могу и не должна благодарить Спасителя и
матерь его, Пресвятую Богородицу!
Весь дом, наполненный и истинными, и лукавыми «людьми
божьими», спит безмятежным сном, а как только раздается в двенадцать часов первый звук лаврского полиелейного колокола, Нестор с
матерью становятся на колени и молятся долго, тепло, со слезами молятся «о еже спастися людям и в разум истинный внити».
— Мой Сторя будет истинный инок
божий, — говаривала часто его
мать, поглаживая сына по головке, обрекаемой под черный клобук.
— Если бы моя дорогая жена, а твоя
мать была жива, то твоя жизнь была бы для нее источником постоянной скорби. В ее преждевременной смерти я усматриваю промысл
божий. Прошу тебя, несчастный, — продолжал он, открывая глаза, — научи: что мне с тобою делать?
То, что разные польские эмигранты называли Елену
матерью божьей, это нисколько ее не удивило; но что Жуквич поспешил поблагодарить бога, это ей показалось странным. Она, впрочем, не высказала ему того и только проговорила...
— Потрудись, — скажет, — Катеринушка, — ты,
мать, сама человек грузный, сама суда
божьего ждешь; потрудись.
Бригадирша. То он силен, матушка. Однажды, и то без сердцов, знаешь, в шутку, потолкнул он меня в грудь, так веришь ли,
мать моя, Господу Богу, что я насилу вздохнула: так глазки под лоб и закатились, невзвидела света
Божьего.
— Теперь, — уверенно говорил Шатунов, глядя на меня узенькими глазками, — жди чего-нибудь третьего — беда ходит тройней: от Христа беда, от Николы, от Егория. А после
матерь божья скажет им: «Будет, детки!» Тут они опомнятся…
Святая
матерь Божья!
Ужель я отгадала? Христиан,
Кто виделся с тобой? Чьей клевете
Ты на отца поверил?
Не знаю, кто убился, —
Димитрий жив! От ваших рук он
БожьимНеведомо был промыслом спасен!
Хвала творцу и
матери пречистой,
Мой сын спасен!
Убийца тут — он близко,
матерь Божья!
«Стану я, раб
божий (имя рек), благословясь и пойду перекрестясь во сине море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит
божий престол, на этом престоле сидит пресвятая
матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо; как отскакнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряните от раба божия (имя рек), родимые огневицы и родимые горячки, с буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца, с черной с печени, с белого легкого, с рученек, с ноженек.
Дехтяренко, как прочитал номер, взъерепенился и сейчас же к губернатору; губернатор редактора к себе вызвал, и в тот же вечер меня, раба
божьего, из редакции — киш на улицу, к чертовой
матери.
Послушай — у тебя был брат.
Он старше был тебя… судьбою чудной,
Бежа от инквизиции, отец твой
С покойной
матерью его оставили
На месте том, где ночевали;
Страх помешал им вспомнить это…
Быть может, думали они, что я
Его держала на руках… с тех пор
Его мы почитали все умершим
И для того тебе об нем не говорили!
А может быть он жив — как знать!
Ведь
божья воля неисповедима!
— А к тому и говорю, что племянник-то ваш, я вижу, сытенький мальчик, и притом с отцом, с
матерью. Поставят его на дорогу, научат, и пойдет он себе жить благородно, по-божьему. А вот Мишка, с которым вы сейчас шли, с малых лет все по тюрьмам да на поселении. Так же и я вот: с самых с тех пор, как пошел за отцом да как
мать померла, я, может, и человека хорошего не видал и слова хорошего не слыхал. Откуда мне было в понятие войти? Верно ли я говорю?
Великую ты правду,
[Василь Андреич], говоришь. Я стар,
Заматерел в грехах; а
Божье слово
В час утренней молитвы возвышает
Мне душу грешную, и рвутся цепи,
К земле гнетущие!
Что значит для него ваш румб в сорок градусов, если он с молоком
матери всосал убеждение, что чужой земли на свете не бывает, а что вся земля
божья?..
Знаю, знаю, маточка (спешит он прибавить, обращаясь к Вареньке), что нехорошо это думать, что это вольнодумство; но по искренности, по правде-истине, — зачем одному еще во чреве
матери прокаркнула счастье ворона-судьба, а другой из воспитательного дома на свет
божий выходит?
— Э! Марко Данилыч! С
Божьей помощью во всем успеете: и с делами управитесь, и с нами попразднуете, — продолжала упрашивать
мать Аркадия. — Мы, убогие, молиться будем, даровал бы Господь вашим делам поспешение… Не откажите, сударь, пожалуйте… Проси тятеньку-то, Дунюшка, погостила бы ты у нас маленечко, с подругами повидалась бы.
Настя с Парашей, воротясь к отцу, к
матери, расположились в светлицах своих, а разукрасить их отец не поскупился. Вечерком, как они убрались, пришел к дочерям Патап Максимыч поглядеть на их новоселье и взял рукописную тетрадку, лежавшую у Насти на столике. Тут были «Стихи об Иоасафе царевиче», «Об Алексее
Божьем человеке», «Древян гроб сосновый» и рядом с этой пса́льмой «Похвала пустыне». Она начиналась словами...
Паранька плакала, передавала писаревы слова
матери и чуть не каждый
Божий день приводила ее в слезы разговорами о тяжелой работе в чужих людях Алексея да Саввушки.
— Слушай-ка, что я скажу тебе, — положив руку на плечо Алексея и зорко глядя ему в глаза, молвил Патап Максимыч. — Человек ты молодой, будут у тебя другой отец, другая
мать… Их-то станешь ли любить?.. Об них-то станешь ли так же промышлять, будешь ли покоить их и почитать по закону
Божьему?..
— Поезжай с Богом, матушка, поезжай, — сказала Манефа. — Управляйся с
Божьей помощью, авось успеешь… И другим
матерям посоветуй! Да потише бы дело вели, не огласилось бы. Не то до всего докопаются. Зря станете делать, недолго и сторонних в ответ привести. Не всем советуй, надежным только… Главное дело, было б шито да крыто… А как Царица Небесная поможет тебе управиться, отпиши поподробнее.
Только!.. Вот и все вести, полученные Сергеем Андреичем от отца с
матерью, от любимой сестры Маринушки. Много воды утекло с той поры, как оторвали его от родной семьи, лет пятнадцать и больше не видался он со сродниками, давно привык к одиночеству, но, когда прочитал письмо Серапиона и записочку на свертке, в сердце у него захолонуло, и
Божий мир пустым показался… Кровь не вода.
— Бога она не боится!.. Умереть не дает
Божьей старице как следует, — роптала она. — В черной рясе да к лекарям лечиться грех-от какой!.. Чего матери-то глядят, зачем дают Марье Гавриловне в обители своевольничать!.. Слыхано ль дело, чтобы старица, да еще игуменья, у лекарей лечилась?.. Перед самой-то смертью праведную душеньку ее опоганить вздумала!.. Ох, злодейка, злодейка ты, Марья Гавриловна… Еще немца, пожалуй, лечить-то привезут — нехристя!.. Ой!.. Тошнехонько и вздумать про такой грех…
И только что завидит которая желанного гостя, тотчас красную нитку из опояски вон, и с молитвой царю Константину и
матери Олене наклоняется над грядкой, и тою ниткой перевязывает выглянувший на свет
Божий цветочек.
— Ну, ступайте-ка, девицы, спать-ночевать, — сказала Манефа, обращаясь к Фленушке и Марьюшке. — В келарню-то ужинать не ходите, снежно, студено. Ехали мы,
мать София, так лесом-то ничего, а на поляну как выехали, такая метель поднялась, что свету
Божьего не стало видно. Теперь так и метет… Молви-ка, Фленушка, хоть Наталье, принесла бы вам из келарни поужинать, да яичек бы, что ли, сварили, аль яиченку сделали, молочка бы принесла. Ну, подите со Христом.
Только поздно вечером Ашик-Кериб отыскал дом свой; стучит он в двери дрожащею рукою, говоря: «Ана, ана (
мать), отвори: я
Божий гость, я холоден и голоден; прошу, ради странствующего твоего сына, впусти меня».
Приговор
Божий над Евой был обращен к ней как к жене и
матери: своим грехом она придала болезненный и мучительный характер тому, что без греха служило бы источником чистой радости, — именно браку и материнству.
Его
Мать есть христианская Церковь на земле, дети
Божий рождаются в ней по духу…
Новое рождение, связанное с такими муками и опасностью для
матери, есть не только искупление за греховность соединения, но и нормальный акт выведения душ, имеющих родиться в мир
Божий.
Много раз говаривала ей Марья Ивановна, говорила и Варенька, что, вступая на путь
Божий, должно отречься от мира, от отца с
матерью, ото всего рода, племени.
Близко к полночи.
Божьи люди стали петь духовные песни. Церковный канон пятидесятницы пропели со стихирами, с седальнами, с тропарями и кондаками. Тут отличился дьякон — гремел на всю сионскую горницу. Потом стали петь псáльмы и духовные стихи. Не удивилась им Дуня — это те же самые псáльмы, те же духовные стихи, что слыхала она в комаровском скиту в келарне добродушной
матери Виринеи, а иногда и в келье самой матушки Манефы.
— Не пойдут, — отвечала Варвара Петровна. —
Матери у нее нет, только отец. Сама-то я его не знаю, а сестрица Марьюшка довольно знает — прежде он был ихним алымовским крепостным. Старовер. Да это бы ничего — мало ль староверов на праведном пути пребывает, — человек-от не такой, чтобы к
Божьим людям подходил. Ему Бог — карман, вера в наживе. Стропотен и к тому же и лют. Страхом и бичом подвластными правит. И ни к кому, опричь дочери, любви нет у него.